12. ОЛИВЕР

Я вел машину пять часов кряду. Это было чудесно. Они хотели остановиться пописать, размяться, пожевать гамбургеры, сделать то да се, но я не обращал на них внимания. Я просто ехал вперед. Моя нога прилипла к педали газа, пальцы легко касались баранки, спина была совершенно прямой, голова почти неподвижной, а глаза постоянно устремлены в одну точку футах в двадцати-тридцати от ветрового стекла. Мной овладел ритм движения. Это было почти как секс: продолговатая сверкающая машина мчится вперед, насилуя шоссе, и подчиняется она мне. Я получаю от этого неподдельное удовольствие. У меня даже встало на какое-то время. Ночью, когда Тимоти приволок этих потаскух, я не особо обрадовался. Нет, я не стал отказываться, но лишь потому, что от меня этого ждали, да и по своей крестьянской бережливости не хотел я пускать на ветер деньги Тимоти. Три раза я ее поимел, как она и просила: «Хочешь поработать еще разочек, милый?» Но продолжительные, непрерывные и нескончаемые толчки поршней у машины — это практически разновидность совокупления, это — экстаз. Теперь я, пожалуй, понимаю, что ощущают фанаты на мотоциклах. Вперед и вперед, все дальше и дальше. Пульсирование под тобой.

Мы поехали по шоссе номер 66 через Джолиет, через Блумингтон в сторону Спрингфилда. Движение не слишком напряженное; лишь изредка попадаются вереницы грузовиков, а так — почти никого, и только телефонные столбы один за другим проносятся мимо. Миля в минуту, триста миль за пять часов: при езде на востоке — даже для меня приличная средняя скорость. Голые, плоские поля, кое-где еще покрытые снегом. Ропот на галерке: Эли обзывает меня «чертовой рулевой машиной», а Нед ноет, чтобы я остановился. Делаю вид, что не слышу, и в конце концов они оставляют меня в покое. Тимоти большей частью спит. Я — повелитель дороги.

К полудню стало ясно, что через пару часов мы доберемся до Сент-Луиса. Мы собирались там заночевать, но теперь в этом не было никакого смысла, и когда Тимоти проснулся, он вытащил свои карты и путеводители и стал набрасывать следующий этап путешествия. У них с Эли произошла стычка из-за планов Тимоти. Я особо не прислушивался. Эли, кажется, считал, что из Чикаго мы должны были двинуть в сторону Канзас-Сити, а не на Сент-Луис. Я уже давно мог им сказать об этом, но меня не волновало, какой маршрут они выберут; как бы там ни было, особого желания проехать через родной Канзас я не испытывал. Тимоти просто не заметил, что Чикаго и Сент-Луис так близко друг от друга.

Отключившись от их перебранки, я немного подумал над тем, что сказал мне Эли вчера вечером, когда мы обозревали достопримечательности Чикаго. На мой взгляд, мы передвигались недостаточно быстро, и я попробовал их немного подогнать, на что Эли заметил:

— Ты прямо заглатываешь этот город. Как какой-нибудь турист в Париже.

— Я первый раз в Чикаго, — ответил я. — И хочу увидеть как можно больше.

— Понятно, это неплохо, — откликнулся он.

Но мне захотелось узнать, почему его так удивило, что меня интересуют незнакомые города. Эли смешался, и мне показалось, он хочет сменить тему разговора. Но я не отставал. В конце концов он объяснил со смешком, которым обычно показывал, что собирается сказать что-то обидное, но это не стоит воспринимать всерьез:

— Просто я хотел понять, почему человек, на вид такой нормальный, благополучный, так интересуется достопримечательностями.

Тут парень невольно проговорился: для Эли жажда ощущений, стремление к знаниям, желание заглянуть за горизонт ассоциируются преимущественно с теми, кто чем-то обделен, с представителями меньшинств, людьми с физическими недостатками или увечьями, озабоченными социальными проблемами, и так далее. По идее у здоровенного, смазливого балбеса вроде меня не должна болеть голова по причине любознательности: предполагается, что он должен быть как Тимоти — благодушным и беспечным. Проявленный мной интерес не вписывается в трактовку моего характера, сделанную Эли. Поскольку его сильно волнует национальный вопрос, я уж было приготовился услышать от него, что тяга к приобретению знаний присуща по большей части его соплеменникам, если не считать некоторых, достойных снисхождения исключений. Но он этого не сказал, хоть, наверное, и думал именно так. Тогда мне стало интересно да и сейчас я задаюсь этим вопросом: почему он считает меня таким неотесанным? Неужели лишь кривобокие задохлики подвержены навязчивым идеям, что у Эли неотделимо от интеллекта? Эли меня недооценивает. Он видит во мне воплощение стереотипа: здоровенный, дубоватый, недурной собой гой. Хотел бы я, чтобы он минут на пять заглянул в мои нееврейские мозги.

Мы подъезжали к Сент-Луису. Проехали по пустынному шоссе, проходящему по территории двух штатов, въехали в нечто сырое и убогое под названием Восточный Сент-Луис, и наконец на другом берегу увидели сверкающую Въездную арку. Мы выкатились на мост. При одной мысли о том, что придется пересекать Миссисипи, Эли буквально оцепенел: он по плечи высунулся из окошка с таким видом, будто переправляется через Иордан. Уже на том берегу, в самом Сент-Луисе, я остановился перед блестящим круглым мотелем. Все трое, как придурки, разбежались в разные стороны. Я не вышел. В голове у меня продолжали крутиться колеса. Пять часов без перерыва за рулем! Кайф! Наконец я поднялся. Правая нога занемела, пришлось похромать несколько минут. Но эти пять восхитительных часов того стоили, пять часов наедине с дорогой и машиной. Жалел я лишь о том, что все-таки пришлось остановиться.

13. НЕД

Прохладный синий вечер на плато Озарк. Измочаленность, кислородное голодание, тошнота: последствия усталости от автомобиля. Хорошего помаленьку: вот и привал. Из машины вываливаются четыре красноглазых робота. Неужто мы и впрямь отмахали за сегодняшний день больше тысячи миль? Да, тысячу с гаком: через Иллинойс и Миссури в Оклахому, проходя длинные отрезки со средней скоростью миль семьдесят-восемьдесят в час. Если бы Оливер продолжал так же гнать, то, прежде чем вырубиться окончательно, мы проехали бы еще миль пятьсот. Но мы уже больше не могли. Оливер сам признался, что где-то сотне на шестой с утра начал сдавать. За Джоплином он нас чуть не угробил: глаза у парня остекленели, мозги были в тумане, а руки одеревенели настолько, что он не смог вписаться в вираж, который прекрасно видел. Тимоти просидел за рулем миль сто — сто пятьдесят; на мою долю пришлось, должно быть, все остальное — несколько отрезков, сложившихся в три-четыре часа откровенного страха. Но теперь надо остановиться. Психологическая нагрузка слишком велика. Сомнение, безнадежность, подавленность, уныние проникли в наш здоровый коллектив. Потерявшие уверенность в себе, обескураженные, разочарованные, встревоженные, мы завалились в облюбованный мотель, удивляясь, каждый на свой лад, как это нам удалось убедить себя влезть в эту авантюру. Ага! Кемпинг «Момент истины», город X., Оклахома! Мотель «Граница реальности»! Гостиница «Скепсис»! Двадцать секций в псевдоколониальном стиле с пластиковой облицовкой под красный кирпич и белые деревянные колонны, обрамляющие вход. Похоже, мы единственные постояльцы. Жующая резинку ночная дежурная лет семнадцати с прической в духе шестьдесят второго года, обильно политой лаком для волос. Она окинула нас тусклым взглядом, не выказав ни малейшего интереса. Густые бирюзовые тени на веках, подведенных черным контуром. Слишком стервозна и бесцветна на вид даже для того, чтобы быть преуспевающей шлюхой.

— Кафе закрывается в десять, — сообщила она.

Причудливый гнусаво-протяжный выговор. Нам понятно, что Тимоти подумывает, как бы затащить ее к себе в номер для небольшой дрючки; думаю, он хочет добавить ее к собираемой им коллекции типов со всей Америки. По правде говоря — позвольте высказаться в качестве беспристрастного наблюдателя, представителя подвида полиморфного извращения, — она может выглядеть вполне прилично, стоит ее хорошенько отмыть от косметики и лака для волос. Высокая красивая грудь, распирающая зеленую униформу, выступающие скулы и нос. Но угрюмый взгляд, вялые искривленные губы не смоешь. Оливер мимоходом корчит Тимоти гримасу, не одобряя его идеи. Тимоти соглашается без разговоров: усталость одолела и его. Дежурная выделяет нам смежные комнаты по тринадцать долларов каждая, и Тимоти предлагает ей всемогущий кусок пластика.